Том 4. Лунные муравьи - Страница 127

127

Никодим (ровно). Аминь.

О. Пафнутий (гладя Русалочку по голове). Коли нет у тебя приюта, девочка, живи, Бог с тобой.

Никодим. Благослови, о. Пафнутий, к обедне ударить.

О. Пафнутий. Повремени. (К Русалочке.) Так молитв не знаешь, Аннушка? А что ж ты знаешь? Умеешь что-нибудь? Вспомни-ка.

Русалочка. Я… песни знаю. Разные песни я на поляне играла. Я тебе потом спою.

Никодим. Вместо молитв – игрища знает.

О. Пафнутий. Что ж? И песня молитва. Как кому дано. Чистой душе все чисто. Ты думаешь, жаворонок в поднебесье не молится Творцу? А ведь как звонко да весело заливается. Все земные голоса – Богу хвала. Иди, Никодимушка, Господь с тобой, благовестить время.

(Никодим подходит под благословение, не глядя на Русалочку, и удаляется по направлению к часовне.)

Вправду, Аннушка, не помнишь отца с матерью?

Русалочка. Отца с матерью? Не знаю. У нас все тетки… (Быстро.) У меня тетка была.

О. Пафнутий. Так. А где же она теперь?

Русалочка. Не знаю.

О. Пафнутий. Бедненькая ты! Родительской ласки не ведаешь.

Русалочка. Еще дядиньки были… Старенькие, как ты. Только ты лучше, добрее! Такого не было, – такого доброго! Я всегда буду с тобой. И молиться научи меня, дядинька! А я тебя песням своим, коли хочешь, научу!

О. Пафнутий (смеется). Ишь, какая шустрая! У нас свои есть песни, молитвенные. (Подумав.) А ты Никодима не бойся, Аннушка. У него душа Христу предана. Подвиг его строгий. Он послушание исполняет, а, верно, праведней настоятелей своих. Ему Господь в премудрости своей открывается, книги он святые читает, всякое слово Божие ему известно. А я по простоте Бога моего хвалю, былинки из земли подымаются, я слушаю и жизни радуюсь, о Творце думаю. Может, Господь не взыщет на моей простоте.

(Раздается удар колокола. О. Пафнутий крестится. Русалочка глядит на него и тоже крестится. Колокол звучит все громче, властнее и чаще. О. Пафнутий, незаметно для себя, начинает петь, дрожащим, старческим и тихим голосом. Русалочка чуть слышно вторит ему в конце, глядя на него и стараясь запомнить слова.)

О. Пафнутий.

Тебя хвалим, Творец земной и небесный,
Тебе славу поем, Вседержитель,
милосердие Твое, крепость и сила
благословенны да будут вовеки;
в Тебе свет, упование и жизнь,
да пройдет по земле Твоей имя Твое.
Тебя хвалим Творец земной и небесный.

(Колокол звучит.)

Занавес.

Картина третья

(То же место в лесу, у кельи. Послеполуденное жаркое время. Около стены кельи, на камушке вроде скамьи, сидит о. Пафнутий и с усилием плетет лапоть. У начала просеки стоит Никодим, и, приложа руку к глазам, внимательно смотрит вдаль, в сторону озера.)

О. Пафнутий. Что там глядишь, Никодим? Что видать? Идет, что ли, кто?

Никодим (после молчания). Нет, никого. Только она, никак, опять купается.

О. Пафнутий. Аннушка? А пусть купается, Христос с ней. Время жаркое.

Никодим. Как ни взглянешь в ту сторону, – все что-то белеет на озере. Все она купается. Все ей жарко. И после вечерен купается. Звезды уж вчера затеплились, роса пала, а она – на озеро пошла. Все ей жарко.

О. Пафнутий. Нет в воде Божьей греха. Пусть дитя купается во славу Господню. Мысли у тебя какие-то, Никодим. Не разберу какие, а только неладные. Полно, не враг ли тебя смущает? Искушения-то нам посылаются невидимые, от нашего сердца.

Никодим (молчит, смотрит, потом опускает руку и делает два шага к Пафнутию). Нет, отче… А вот я вчера о нас с тобой думал. Жили мы в селении… Люди к тебе приходили. Ты им помогал, молился с ними. И возлюбил тебя Господь за святую жизнь, силу исцеления болящих тебе дал…

О. Пафнутий (испуганно, махая руками). Что ты, что ты! Остановись! Грех это! Какой я святой! Грешник я великий.

Никодим (не слушая). И захотел ты подвига труднейшего. Захотел от людей удалиться, от себя отречься, чтобы прямее молитва к Господу шла. И я того подвига жаждой возгорелся. Ты меня от себя не отринул, и принял я на себя послушание. В тишине мы жили, да в труде. А ныне люди нас нашли, и нет в нашем подвиге той сладости, да строгости. Как мыслишь об этом, отче?

О. Пафнутий (отложив лапоть). Ты про Аннушку? (Помолчав.) Вот что скажу тебе, Никодимушка. Ты не взыщи, я тебе по моей простоте скажу. Ты вот говоришь, что восхотел я подвига и сюда в келью удалился. Не знаю, Никодимушка. Я о том не думал, а страшны мне люди стали, страшно жить с ними. Какой я святой? Как смею исцелять? Впору мне свои грехи замолить. Здесь сердце мое веселится, и не труд мне здесь, а легкость великая. Может, ты лучше знаешь, может, это грех, а только любит мое сердце и солнышко, и воду, и былинку малую, и Господа Бога, все сотворившего, Ему Единому хвала во веки веков.

Никодим. Аминь. Отче Пафнутий, люди тоже создание Его. И если ты от людей отрекся не во имя труда тягчайшего…

О. Пафнутий. Я не отрекался от человеков, Никодимушка. Говорю тебе – страшно мне с ними. Страшно, очень их много стало. И удалились они от Господа, а мне, недостойному, не под силу их учить да наставлять. Это Христос меч принес на землю, а я только раб Его, я не учитель. Очень томилось сердце мое. Я, может, не от крепости, а от слабости моей, да любви, в пустыню ушел. Господь душу мою без хитрости сотворил, да не взыщет Он на моей слабости.

Никодим. Послушание я принял на себя не от любви, а от ревности.

О. Пафнутий. Знаю, Никодимушка, знаю. Твой подвиг строгий. Ты, может, куда достойнее меня. Тебе Господь разумом открывается. Всякое слово Божие тебе по книгам известно. Ты трудов для Господа не жалеешь. Да с тебя и спросится много, потому тебе много дано. Соблюдай в строгости свой подвиг, Никодимушка.

127