Том 4. Лунные муравьи - Страница 79

Я сначала не огляделась в купе, тут эта жарища, донна Чиччиа уж журчит что-то мне в уши – болтушка известная… Едем минут десять. Повернула я голову к левому окну – Пресвятая Дева! он.

Вы думаете, видела я его когда-нибудь раньше? Ничуть не бывало. Однако ни секундочки не сомневалась, что это – он. В ушах у меня зашумело; пошумит-пошумит – и ударит. Хотела от изнеможения глаза закрыть – не могу. Так и таращатся глаза, так и выпучиваются на него. На время было перестало в ушах шуметь, зато вдруг холод по спине начал кверху бегать. Побежит, добежит до затылка – а у затылка завяжется в узелок.

Донна Чиччиа видит, что я гляжу, тростит мне:

– Знаете, синьорина, кто этот молодой человек? Это из нашей Лагоросской санатории иностранец. Бедняжка! Он чахоточный. Ну, знаете санаторию новую, что на горе, километрах в пяти? Видно, очень плох, если его уж в Сан-Лоренцо пускают. Которых надеются вылечить, тех не выпускают. Ничего, говорите смело, он не понимает по-итальянски. Ма che bello! И не от мира сего.

Ах! Ну, уж, конечно, не от мира сего! Иисус, совершенный Иисус! Острая бородка, на солнце вся золотая, как пшеничные колосья. Из-под серой шляпы кудри, потемнее. Хоть бы улыбнулся. Нет! Взглянул на меня синими-пресиними глазами – и ничего.

Я еще помню хорошо, как я конфирмовалась. Я вся дрожала. Кругом пели, и органы! Орган! Эта рыжая идиотка Аннина плакала даже, а я нет. Только вот вроде теперешнего же по мне холодок забегал. Однако не так сильно, и у затылка не завязывало. Ах, как я помню эту мессу! Точно ждали мы все, ждали чего-то – и не дождались.

Донна Чиччиа звенит, поезд идет, а на меня, поверите ли, сон какой-то стал сходить. Думаю – это я в обморок падаю. И упаду, непременно упаду, вот так, с вытаращенными глазами, если он на меня еще не посмотрит, и если мы сейчас не доедем. Посмотрел. Долго смотрел, и пока смотрел – у меня уж сразу и узел завязывался, и в ушах ударяло, так что если б поезд не остановился – я, вероятно, или умерла бы, или завопила благим матом.

Поезд остановился, дверцу отворили с нашей стороны. Донна Чиччиа вылезла, я за ней – медленно-медленно. Что ж это будет, думаю? Он уйдет – где же мне его искать? Лезу – а сама сзади его чувствую.

На ступеньке остановилась, закинула руку назад, чтоб платье захватить – вдруг что-то ладонь мне щекочет – едва-едва. Бумажка! Записка! Тут я как стрела вылетела, чуть за крюк не зацепилась. Слышу – он вслед за мной, и тотчас же прошел вперед, не обернувшись. Донна Чиччиа со мной прощается, гул кругом, толкотня, а я стою на месте и только улыбаюсь. Верно, донна Чиччиа приняла эту улыбку за прощальный привет – тем лучше.

Бумажка крошечная, из записной книжки листок. Нацарапано карандашом. «23 maggio»…ну, да, сегодня значит… «…sera…» знает же немножко по-итальянски! «sil treno 9.20…» Мало знает, но я пойму!

Однако больше ничего не написано. Поезд в 9 часов двадцать минут… Есть такой поезд в Лагороссо… Ну, да! он назначает мне свидание в поезде. Ясно. Не в санаторию же ему меня звать! Я бы пошла за ним сейчас, но у него верно нет в городе квартиры. Да и он стеснялся донны Чиччии… Эти иностранцы такие деликатные! Никто из них никогда бы не назначил свиданье молоденькой девочке из хорошего дома… Меня – меня – ну, конечно! Какое счастье! Меня моя шляпка спасла! Он думает, что мне двадцать три года и что я – дама легкого поведения. Только это и спасло меня. Милая шляпка! Вот от каких случайностей зависит счастье, благодаря тому, что эти иностранцы не понимают нас – они вообще более извращены. Подумать только, какая куча честных девушек, способных желать счастья, лишились его – и совершенно даром!

Однако, Саредда, – сказала я себе, – теперь надо держать ухо востро, чтобы он не догадался как-нибудь, что ты еще неопытная, неумелая девчонка, которая ничего настоящего и не видала. Пресвятая Дева! У меня на сердце захолонуло от стыда и ужаса при одной мысли, что я сделаю что-нибудь не так! Нужно успокоиться, собрать мысли и заранее обдумать, как вести себя.

Я отправилась пока по мамашиным делам, а в пути старалась припомнить в подробностях, что мне говорила эта рыжая идиотка Аннина, которая в день всех святых вышла замуж за своего толстяка. Фи, замуж! Нет, я навсегда останусь честной девушкой. Нечестно к такому… к такому чувству, как любовь (теперь-то я достаточно знаю!), примешивать корысть: у легких дам – деньги; у девушек – замужество; одно и то же! Нет, Господь этого не прощает.

О, Аннина! Все же, хоть мало, но ты мне поможешь.

Времени до вечера – без конца. Жара, к синьоринам Аванци не хочу идти. Зашла, устроив все дела, в ресторанчик. Какие-то итальянские дураки сейчас же распялили на меня глаза. Вот мерзость эти мужчины!

А все-таки шляпка ко мне идет, и мне на вид двадцать три года.

Вот и семь часов. Скоро. Два часа осталось. Мамаша, пожалуй, будет беспокоиться. Я обыкновенно возвращаюсь с четырехчасовым. Ну, велика беда. Да и не будет беспокоиться, знает мое благоразумие. Значит, что-нибудь задержало.

И наконец, – не все ли равно? Не могу же я упустить мое счастье, когда сам Господь, очевидно, мне помогает? Ведь если б он, мой милый, мой иностранец, не принял меня за другую… Уф, даже в дрожь бросило от одной мысли!

Однако, куда девать эти два часа? Придумала: обойду весь Сан-Лоренцо, медленно-медленно, и буду с твердостью вспоминать все, что слышала от Аннины, да и от других – от этой лукавой Джиованны… Прелукавая девушка, однако, смышленая, и кое-что знает. Только такие безнравственные понятия! Непременно хочет сначала замуж. Нет, уж где расчет – там нет любви. А нет любви – значит, безнравственно. Да и не понимаю, зачем?