Том 4. Лунные муравьи - Страница 74

На ней был ее серый платок, лицо казалось еще похудевшим и постаревшим.

Увидя Лизу, она сказала:

– Что это? Это ты меня звала?

Корвин все так же сидел, опустив голову и глаза, и даже пытался незаметно зажать уши руками.

– Да, это я вас спросить хотела, – начала Лиза иронически, едва сдерживая злобу, – не вы ли это колдовством занимаетесь? Землицей да сахарцем кавалеров приманиваете? Да знаешь ли ты, дрянь этакая, что я могу в суд на тебя донести? Не похвалят тебя за эти дела! Ах ты, староверка, ведьма скверная!..

Лиза остановилась от волнения. Агаша смотрела то на нее, то на Корвина. Она сообразила все.

– Лучше бы тебе помолчать, – сказала она резко и громко. – Ровно как будто я и не о тебе колдовала. Твое дело с твоим ребенком убогим возиться. Еще это и неизвестно, чей он. А Лаврентию скажи, коли он меня слушать не хочет, чтобы он мои деньги, сто тридцать рублей, которые я ему в лагери летом привозила, непременно бы отдал! Небось тогда меня не гнал и Лизаньку дорогую не попомнил! Я не боюсь: пусть скажут, что я еще кого-нибудь любила, кроме Лаврентия – никто не скажет про меня! А ты еще штуки мне подстраивать! Подумаешь, барыня! Какова я ему родня, такова и ты! Это еще его нужно спросить, которая ему милее…

Лиза не вымолвила ни слова. Она видела, как Агаша повернулась и вышла. Было несколько секунд глубокого молчания. Лаврентий сидел, не двигаясь и глядя вниз. Агаша-маленькая замерла в любопытном ожидании. Неслышно и часто дыша, ребенок спал в корзинке.

Вдруг Лиза, выйдя из оцепенения, завизжала не своим голосом и, опрокинув табуретку со стаканами, кинулась к Лаврентию. Табурет с грохотом упал, посуда зазвенела. Ребенок в корзине странно, отрывисто вскрикнул – и сразу умолк. Крик его своим необычным звуком заставил и Лизу, и Лаврентия невольно обернуться. И сейчас же, несмотря на весь пыл ссоры, оба кинулись к Вите.

Лиза схватила его на руки.

– Господи, что это, что это? – повторяла она. – Что же это? Совсем умирает…

Худенькое тельце билось и тряслось, как в судорогах; лицо сделалось бледно-прозрачное, с пепельными тенями; особенно ушки стали совсем серые под тонкими детскими волосами. Глаза, сначала полузакрытые, закрылись совсем; понемногу уменьшался трепет и дрожь; теперь только слезы текли из-под синеватых век с длинными ресницами.

Лаврентий давно рыдал. Лиза в новом оцепенении смотрела на ребенка. Глаза не открывались, но серые тени мало-помалу сползали с лица. И мальчик только изредка всхлипывал и вздрагивал, как взрослый человек, когда он раньше долго и много плакал.

Потом он совсем затих и уснул.

Но Лиза не спускала его с рук и не думала возобновлять ссору с Лаврентием, который смотрел слишком жалким и несчастным.

На другой день позвали доктора. Доктор объявил, что ребенка испугали во сне. Лекарств никаких не дал.

Припадки стали повторяться. Лиза похудела, все забывала и сделалась такой прислугой, которую нельзя держать. Господа за свои деньги желают, чтобы чужой человек заботился об их интересах больше, чем о собственных; а у Лизы эти собственные интересы сделались такими важными, что господские неизбежно страдали.

Каждый раз казалось, что ребенок умирает; и странно было видеть, как оживает тощее, упрямое тельце. Корвин днями не отходил от больного ребенка и плакал. Лидия Ивановна, случайно заставшая припадок, вскрикнула, убежала из кухни и с брезгливым чувством подумала, что так продолжаться не может. В самом деле, это, наконец, скучно, в доме беспорядок, Лиза растерянная, в кухню войти нельзя…

Конечно, жалко мальчика, но ведь невозможно всем из-за него страдать.

Лиза и сама поняла, что надо на что-нибудь решиться. Измученная и злобная, она объявила барыне:

– Я, барыня, Витьку лучше в деревню свезу. У меня в чухонской деревне женщина знакомая есть. Она детей поправляет. А и не поправит – один конец. У меня уж сил нет на него глядеть. Ни смерти, ни живота…

Лидия Ивановна чрезвычайно обрадовалась. Наконец-то опять все придет в порядок! И на другой же день Лиза увезла Витю в чухонскую деревню.

XI

Пришла и прошла весна. Минуло лето. В один осенний вечер, в узенькой кухне, где было жарко и едва помещались плита и стол, сидела Лиза. Наклонившись к лампе, она чинила рубашку, но дело не спорилось.

Против Лизы сидела другая девушка, по одежде – служащая из института.

Подруги давно не видались.

– Ну что, как ты? – спрашивала Лиза.

– Да все по-прежнему. У нас, в казне, нового мало. Ты про себя говори. У тебя вон перемены.

– Просто горе одно. Получил барин какое-то место новое – тесна квартира сделалась. Переехали во второй этаж, с шиком. Комнат – им вдвоем и не обойти, а прислуге вот какое помещение. Тут и кушанье готовить, тут и спать… Здоровье только испортишь…

И она вздохнула.

– Ты бы отошла, – посоветовала подруга.

– А Витька? Пока без места буду, пока что… Кто за него три рубля пошлет? А господа – Бог с ними. О своих удобствах слишком заботливы, а удобств им все-таки никаких нет. На даче жили – так все лето как кошка с собакой. Поссорятся – барыня сейчас бариново зеркало бац об пол! Тот весь позеленеет – смерти боится. А барыня ему напротив, все напротив… Сюда переехали – драться начали. Вот ей-Богу. Дерутся.

– А из-за чего?

– Да кто их знает. Скандалят. Из-за чего ни на есть, а уж схватятся.

Она замолчала.

– Лиза, послушай, – начала подруга. – Что ж, о Лаврентии так ничего и не слышно? Ведь уж скоро ноябрь. А он когда к родным-то уехал?