Том 4. Лунные муравьи - Страница 41

Когда Люба сказала:

– Михаил Сергеевич Новоселов!

Гости стали пожимать ему руки и он почувствовал на себе взоры всех дядей и теток. Розовенькая Варя, одетая в светлое платье, сейчас усадила его и стала усиленно угощать закусками, пивом, рыбой, пирогом и всякими яствами.

Новоселов сидел около Алевтины и смотрел на нее с любопытством.

Возраст ее трудно было определить: на взгляд ей можно бы дать и двадцать, и тридцать пять лет. Очень бледная и худая, с тонкими, малокровными губами и плоским лицом – она казалась вся одного цвета: волосы, гладко зачесанные, были светлы, брови и ресницы редкие и незаметные, бледно-голубые глаза смотрели просто. Одета она была скромно и без претензий. Очевидно, она знала, что некрасива.

Сначала общество стеснялось и прилежно занялось пирогом, но понемногу стали оживляться. Егор Васильевич дразнил Любу. Варя угощала товарищей Евстафия Петровича, студенты спорили о чем-то с вертлявой поповной; поповна «обожала» Алевтину и считала себя передовой и образованной барышней, потому что была два месяца на каких-то курсах.

Толстая дама, в прежние годы носившая на руках Варичку и Тиночку, рассказывала Марье Петровне, как она вчера была на обручении у Леночки Преполовенской и как устроилась эта свадьба.

Новоселов решился заговорить с Алевтиной, но она предупредила его.

– Вы из Петербурга?

– Да. А вам приходилось там бывать?

– Была один раз. Мне не понравилось. В Москве люди добрее.

– Если вы добротой называете гостеприимство, да угощение, да приглашения – так пожалуй вы и правы. В Москве пироги больше и начинка вкуснее.

– Отчего же, и в этом доброта. И не тут только, а просто холодно в Петербурге.

– Не знаю, если вам нравятся обязательные родственные поцелуи вместо прямых отношений с людьми, как в Петербурге, то это, конечно, дело вкуса. Но я не думаю, чтобы тут было больше любви и меньше злобы.

Она со страхом взглянула на него. Он заметил и подумал: «Стоит ли?»

– Может быть, вы правы, – сказала Алевтина. – Мне не нравилось потому, что я не привыкла. Но я хотела бы пожить и в Петербурге, чтобы узнать эти прямые отношения с людьми. Здесь – все иначе.

«Она проста, – подумал Новоселов, – это хорошо».

– Вы я слышал, много читаете, – продолжал он.

– Нет, где же, журналы одни… Да и то папаша не всегда приносит. А я люблю читать. Только не романы, они скучны.

Новоселову не понравилось, что она сразу старается зарекомендовать себя. Однако он спросил:

– Что же вы читаете? Статьи?

– Я очень люблю философию. Может быть, у вас есть что-нибудь интересное? Принесите мне.

– С удовольствием, если найду.

– Наскучит целый день кружево вязать.

– Ну, в гости пойдете.

– Я редко хожу, у меня здоровье слабое.

– Так к вам подруги придут.

– У меня мало подруг.

Новоселов посмотрел на нее внимательно. Он был молод и ему верилось, что она говорит искренно и просто.

Раздался громкий взрыв хохота. Новоселов оглянулся, чтобы узнать, что случилось. А когда он снова хотел обратиться к Тине, то увидал, что она под ручку с барышней отправилась в другую комнату.

Гости были сыты и стали разъезжаться. Хозяева удерживали их.

– Оличка, куда вы? Еще рано! Саша, и ты уходишь? Маврикий Федорович, хоть полчасика!

Оставшиеся сели играть в лото. Новоселов уехал.

IV

Через несколько дней после именин Алевтина в зале на столе кроила кофточки. Позвонили.

Тина хотела убежать, потому что была не одета, но оказалось, что это принесли книги от «студента». Тина сейчас же догадалась, что это Новоселов. Прошлый раз он ей ничего, понравился. Так резко говорит и сам красив.

Она посмотрела книги.

Это было несколько томов Спенсера и «Утилитарианизм» Милля.

Вечером, окончив кофточки, она принялась за Милля. Читала три дня, очень устала и совершенно не поняла. Впрочем, она была крайне довольна собой, что прочла настоящую философскую книгу, и даже искренно убеждала Варю тоже почитать. Но Варя занялась покупкой дров и не читала.

Алевтина пришла к Любе. Новоселов спросил ее, прочла ли она его книги.

– Прочла Милля. Хорошо пишет. Но я с ним не согласна.

– В чем же вы не согласны?

– Он там говорит, что все полезное приятно или приятное полезно, а это не так. Мало ли есть примеров. Это неверно.

– Да почему же неверно?

– Я не умею выразить, но мне кажется… Она умолкла.

«Дурак я, – подумал Новоселов. – Сразу ей чуть не Канта преподнес. Она, может, кроме Писарева никого и не читала…»

– Вот, например, когда герой жертвует жизнью, – сказала Алевтина. – Я понимаю, что ему приятно, но разве полезно? Или когда мы музыку слушаем, разве тут есть польза? Конечно, если материальную пользу понимать…

«Она ужасно не развита, – подумал Новоселов, – но все-таки какая разница с остальными! Кажется, живой человек».

– Я пришлю вам другие книжки, Алевтина Евстафиев-на, – сказал он. – А эти мы с вами как-нибудь вместе…

– Зачем? Вы напрасно думаете, что я не пойму. Я привыкла читать серьезное. Прочту и эти.

Они помолчали.

– А современную литературу я не люблю, – продолжала Алевтина. – Жидко. Критики, например? Где у нас Добролюбовы, Белинские? Просто не стоит читать журналы.

«Однако видно, что ты-то их начиталась, – сказал про себя Новоселов. – Да что я ее развивать, что ли, собираюсь? Какой вздор! Просто хочется живой душе помочь хоть чуточку выкарабкаться из этого московского болота; и если есть желание…»