Том 4. Лунные муравьи - Страница 181

181

Пролепетала странный ответ:
– Меня Сотворивший меня обидел,
Я плачу оттого, что меня нет…
О, зачем ты меня тревожишь?
Мне твоего не дано пути.
Ты для меня ничего не можешь:
Того, кого нет, нельзя спасти.
Ты душу за меня положишь,
– А я останусь венок свой вить.
Ну, скажи, что же ты можешь?
Это Бог не дал мне – быть.

Вообще, господа критики – любезные кавалеры с дамами, даже у нас, в России, где нельзя упрекнуть их в излишней любезности. Пока писательница – только писательница, женщина – только женщина, – ей многое прощается. Если бы он, а не она писала, – сочли бы посредственным или никуда негодным; ну, а для нее недурно.

Но горе той, которая не захотела этой чести, выступила из-за щита своей женской слабости, усомнилась в том, что «Бог не дал ей быть».

Вот главная вина 3. Гиппиус Все простили бы, только не это. Она коснулась тайны, которой нельзя касаться, древней-древней, семью печатями запечатанной, – тайны о браке, о поле, о нем, который есть, и о ней, которая не должна, не может, не хочет быть. Тут вовсе не эмпирический, не нравственный, не общественный вопрос о равенстве или неравенстве, о свободе или несвободе женщин, а неизмеримо более глубокий, метафизический вопрос о двух полюсах мира, о бытии и небытии, о мужском и женском в их вечной, нездешней противоположности.

Мужчина все позволит женщине – преклонит колени и отдаст ей все права, свободы, почести, – только не позволит ей быть. Быть ей – ему не быть: вот западня дьявола, которая кажется заповедью Божьей. «Глава жене – муж». Это ведь и значит: он есть, а ее нет.

И вовсе не литературная критика, не бытовая нравственность, не общественное мнение восстали бы на нее, если бы удостоили прислушаться к тому, что она говорит, а вот эта именно древняя тайна пола, тайна «женского» – как бы сама природа, закон естества.

– А, ты захотела быть. Так будешь же. Но будешь притчей во языцех, позором среди жен. Твоя смерть – смех. Смехом тебя казню. И затоскуешь о своем ничтожестве, опять захочешь не быть. И не сможешь. Будешь иметь душу. Но посмотри на нее, на душу свою:

Она шершавая, она колючая,
Она холодная, она – змея.
Меня изранила противно жгучая
Ее коленчатая чешуя…
Своими кольцами она, упорная,
Ко мне ласкается, меня душа.
И эта мертвая, и эта черная,
И эта страшная – моя душа.

Таков закон естества, порядок необходимости. Но что же такое религия, как не борьба с необходимостью, во имя чуда, во имя иного порядка? И вот Она же – в этом ином порядке:

Кто увидел Утреннюю, Белую
Средь расцветающих небес,
Тот не забудет тайну смелую,
Обетование чудес..
Душа моя, душа свободная,
Ты чище пролитой воды,
Ты – твердь зеленая, восходная,
Для светлой Утренней Звезды.

Недаром оба стихотворения поставлены рядом и озаглавлены: «Она». Между этими двумя полюсами – «вечно женским» и «вечно женственным» – колеблется игла весов, тонкая, острая, – вся поэзия Гиппиус.

В романе Уэллса «Путешествие на Луну» описываются лунные люди, похожие на исполинских муравьев, почти в рост человеческий, но такие слабые, хрупкие и валкие, что одному земному человеку легко истребить их целое полчище: стоит любого ударить или даже просто пальцем ткнуть, – он уж и готов: подломились лапки, хрустнул, завалился и подох.

В одном недавно напечатанном рассказе З. Гиппиус с этими «лунными муравьями» сравнивает тех современных русских люден, из которых набирается нынешнее небывалое множество самоубийц. Такие же они слабые, хрупкие, валкие: чуть тронешь – хрустнул, завалился и подох. Ужасающая готовность к саморазрушению, самоуничтожению; любовь к смерти, влюбленность в смерть.

О почему Тебя любить
Мне суждено неодолимо?..
Теряет бледные листы
Мой сад, Тобой завороженный…
В моем саду проходишь Ты, –
И я тоскую, как влюбленный.

Так сильна у нее самой эта влюбленность в смерть, что иногда начинает казаться, что и она той же неземной породы, что ее собственная поэзия – поэзия «лунных муравьев». Со всех «цветов зла» сочащийся, невидимо разлитый в воздухе яд, который превращает кости человеческие в скорлупу насекомых, собирает она и складывает в стихи, как мед в соты. И куда только ни залетает, в какие страшные орхидеи-мухоловки ни забирается, чтобы пососать этого смертного яду.

Любовь к смерти – и это все? Стоит немного пристальнее вглядеться в поэзию Гиппиус, чтобы увидеть, что это не все, что она ишет не только яда, но и противоядия. Нашла ли, найдет ли, – вопрос иной, но что ищет, нет сомнения. Может быть, для того только и проделывает над собою все эти опасные, почти преступные опыты, чтобы изучить, заразу, победить ее изнутри, подобно врачу, который прививает себе болезнь, чтобы найти лекарство.

Коренное свойство «лунных муравьев» – невинность, неведение того, что с ними делается: гибнут и не знают, – как, отчего и за что. 3. Гиппиус знает, во всяком случае, знает, откуда все пошло, где и когда началось.

Жадны звонкие копыта;
Шумно, дико и темно…
Там – веселье с кровью слито.
Тело в тело вплетено…
Вес разбито, все забыто, –
Пейте новое вино.
Жадны звонкие копыта…
Будь что будет, – все равно.

Это в октябре 1905 года, а в декабре того же года:

Тайна есть великая, запретная,
Есть обеты – их нельзя развязывать.

181