Том 4. Лунные муравьи - Страница 139

139

Соня. Ну, Андрей, довольно.

Андрей. Слушаюсь, Софья Арсеньевна. Так вы, значит, наслаждались необыкновенным зрелищем? Что ж? Может быть, жениха где-нибудь встретили? На коне гарцевал? Впрочем, что я говорю, ведь они сегодня в подворотню спрятались, герои порт-артурские.

Соня. Андрей! Это гадко, что ты говоришь. Гадкая злоба.

Арсений Ильич. Андрей, я тебе запрещаю говорить в таком тоне.

Соня. Ничего, папа. Пусть, пусть…

Андрей. Оскорбленная добродетель? Да я ведь ничего…

Наталья Петровна. Ты, Андрюша, отлично знаешь Бориса. Знаешь, какой он человек. К чему издеваться? Соню хоть пожалей.

Арсений Ильич. Бестактность какая.

Соня. Да оставьте. Не нужно мне его жалости. Я и без Андрея знаю все, что мне нужно знать.

Андрей. Уж будто бы? Так все отлично знаешь? А полковой дамой будешь, меня на журфикс позови. Все-таки лестно.

Арсений Ильич. Да замолчишь ты когда-нибудь?

Соня (серьезно). Андрей, я не признаю за тобой права судить Бориса. У тебя этого права еще нет. Твою грубость я тебе прощаю, хотя ты мне больно сделал, очень… А права судить, кто в чем виноват, у тебя все-таки нет.

Андрей. Ну да, ну да, никто не виноват. Нет виноватых… Знаем мы это…

Явление тринадцатое

Те же и Евдокимовна.

Евдокимовна (торопливо вбегая). Слышите, гул-то какой? По нашей улице так и катнуло их. Силища народу! Песни свои эти орут и прямо на Шпалерную, к тюрьме. От окон-то подальше извольте, не ровен час.

Наталья Петровна. Кто? Где? Что ты, няня?

Соня. Нет, правда. Слышите? Это, должно быть, идут на Шпалерную. Это ничего, няня, не бойся…

Арсений Ильич. Да откуда они, с Невского?

Все, кроме Андрея, встают с места, Соня идет к окнам.

Евдокимовна. Матушка, Сонюшка, да к окнам-то не подходите. Ведь запалят. Ведь бунтовщики это идут!

Соня открывает окно. В комнату врывается растущий гул, как бы далекие крики или пение и топот. Стука колес не слышно. Последующий разговор заглушён наросшим гулом. Когда он усиливается, за окнами мелькают красные огни.

Арсений Ильич. Действительно… Это очень интересно… Надо только пальто накинуть… (Выходит.)

Явление четырнадцатое

Евдокимовна. Батюшки, барин, да ведь силища прет. Да прикажите вы Софье Арсеньевне окно-то закрыть. Сами простудитесь и квартиру настудите.

Соня. Молчи ты, ради Бога. Мама, накиньте плед. (Подает.) Отлично все будет видно. Слышите? Вон уже мальчишки бегут. Андрей, что же ты сидишь? Отвори другое окно… Оттуда маме виднее.

Андрей медленно встает и отворяет второе окно, затем отходит. Гул усиливается. Входит Арсений Ильич в шубе и идет ко второму окну, где Наталья Петровна. Андрей стоит немного позади.

Явление пятнадцатое

Евдокимовна. Безобразие какое! Окна еще раскрыли. Бунт страшенный, а тут глядеть. Да ведь разве же допустят? Да ведь тут как налетят казаки, так ведь тут такое пойдет! Софья Арсеньевна!

Соня (оборачивается). Ах, няня, иди лучше сюда. Иди сюда. (Берет ее за плечи и почти насильно тянет к окну.) Ну, гляди, никто на них не налетает, потому что вовсе они не бунтовщики. Всем свободу дали.

Евдокимовна. Это свободу-то… Эдакой толпой… по улицам… тюрьму ломать? Никогда этого не будет, пока свет стоит, чтоб свободу давали. Угомонят.

Соня. Ворчи сколько хочешь, а вот дали.

Гул усиливается.

Евдокимовна. Господи! Флаги-то, флаги, словно мачты. Черные! Страсти Господни. Черные-пречерные.

Соня. Да какие там черные, разве не видишь – красные.

Гул слегка затихает.

Андрей (задумавшись, как бы про себя).

В голубые, священные дни
Распускаются красные маки…

Соня (оборачивается). Что?

Андрей. Ничего.

Помолчав, продолжает.

…Здесь и там лепестки их – огни
Подают нам тревожные знаки.

Евдокимовна. Ой, и то красные! Ой страсти, страсти!

Гул затихает.

Соня. Ну что, налетели солдаты? Мама!

Оборачивается ко второму окну, но Арсений Ильич и Наталья Петровна не слышат. Андрей, стоявший поодаль, взглядывает на нее молча.

Андрюша, ты видел? Посмотри, кажется, другая толпа идет? Нет?

Андрей (отходит к столу). Брось любоваться, это не спектакль…

Соня. Ах, Андрей… (К няне.) Няня, что с тобой? чего ты?

Евдокимовна (заливаясь слезами, махая руками, причитает). Победили они окаянные, звери-супостаты! Кончилось житье православное. Отступил Господь, отступил – попустил, предал нас на посмеяние! Не заживать бы мне, старой, чужого века, не доживать бы до проклятого дня!

Наталья Петровна (отходя от окна, которое закрывает Арсений Ильич). Няня, няня, что ты? Как тебе не грех, сумасшедшая ты!

Евдокимовна (не слушая). Пропали головушки наши!

Соня. Пойдем, няня, успокойся. (Уходят.)

Явление шестнадцатое

Те же без Сони и Евдокимовны.

Арсений Ильич (снимая шубу). Давно бы ее увести, эту дуру старую. Пойдет теперь причитать. Какая-то органическая, так сказать, черносотенка. Нет, а зрелище в самом деле грандиозное. Что может быть отраднее этого молодого энтузиазма?

Андрей. Какие ужасные вы вещи говорите, папа.

Арсений Ильич. Отчего ужасные?

Андрей. А то, что мне было стыдно за вас. Этот вовсе не зрелище для развлечения буржуа. Вы не понимаете, что это гнусность – любоваться из окна красными флагами. Ведь красны-то они от крови. Манифестанты эти, не дойдя до Шпалерной, могут быть расстреляны, и тогда не только флаги – мостовая будет красная.

139